Елена Агина 
Родилась 02.09. 1960 года в г. Новозыбков, Брянской области. Художник (живопись, графика, экслибрис). Окончила Брянское художественное училище. Училась в академии художеств в Лениграде.
Поэт. Пишет на русском языке. Автор книги «Издалека». Первая публикация – 1993 год. Печаталась в антологии «Современная русская поэзия Беларуси», коллективных сборниках и периодических изданиях. Член ОО Союз писателей Беларуси. Член Союза писателей России.
* * *
Полжизни
я в свет ухожу,
Полжизни –
назад возвращаюсь.
Полжизни
пишу на дороге
свои имена,
Полжизни –
стираю.
Полжизни –
расту от земли,
Полжизни
с землёю.
И всё меньше
во мне меня.
И всё больше –
Бескрайнего...
* * *
Так бы брести от деревни к деревне
В сумную стылость полей,
На ненадёжный, болезный и древний
Свет человечьих огней.
Так бы брести, окоём зажимая
Житною коркой в горсти.
Каплю тепла у ненастного края,
Как подаянья, просить.
Выплакать душу на тихом погосте
Под безымянным крестом.
И постучаться непрошеным гостем
В крайней избе на постой.
Ночь напролёт на скрипучей кровати
Думать и думать одно –
Что чужаки, без вины виноваты,
Нынче мы в доме родном.
Князь иль холоп были в прошлом по праву
Тем уж счастливее нас,
Что умирали за русскую славу,
В русскую землю ложась.
Будто навеки то право утратив,
Выйти, задев за косяк.
И на хозяев не глядя, совать им
Мятый и потный трояк.
Чтоб спозаранку просёлки, ухабы
Снова вполголоса крыть...
И перед первой же встречною бабой
Каяться. Плакать и жить.
* * *
Ох, какая тоска здесь бывает в предзимнюю пору.
Будто сон, и кричишь, и не можешь проснуться никак.
И захочешь уехать, но мимо проносится скорый -
Этой станции нет. Осыпается грохот в веках.
И зайдётся душа не своей, небывалой виною.
Боже, как голосит вороньё на бесхозных церквах!
И вагоны летели тугой колеёю степною,
И полынною пылью состав поседелый пропах.
Вот тогда и настигло в том давнем, почти что не бывшем –
Босоногие дети, в степи безымянный разъезд...
Дождь слепой барабанил по гулким пропыленным крышам,
И летели вагоны куда - то, где станции есть.
Таково расписанье, и все происходит, как надо.
И не может состав на конечный свой пункт опоздать.
И не надо кричать, и махать вслед вагонам не надо –
Просто в этой степи никогда не стоят поезда.
Отчего же, душа, ты пощады опять запросила
Под немыслимой ношей чужой и кромешной вины?
Разве есть где-нибудь в самом деле на свете Россия?
Этой станции нет. Верстовые столбы не видны.
Этой станции нет. Очень просто – была и не стало.
Расписанье диспетчер исправил спокойной рукой.
И ослепшее время бушует в стропилах вокзала.
Поезда не уходят в Россию – нет больше такой.
Только кто вам позволил решать за мильоны грядущих
Ненаставших веков из – за ваших безумных затей!
Кто позволил безродным пустыню устраивать в душах
У моих не рождённых под вашей звездою детей.
* * *
И повалят снега… Будут стекла царапать.
Будут, псину пугая, скулить вместе с ней.
И за черными стеклами в снежных накрапах
Будут немо метаться обрывки теней.
Будто бродит во тьме неприкаянный кто-то,
Но следы пропадают у дальней межи.
А в веселом квартале в старинном Киото
На террасе заснеженной веер лежит.
И наощупь пытается память слепая
Что-то давнее вылепить из пустоты.
Влажный шелк потемнел. И сквозь снег проступает
Еле видный узор – красной сливы цветы.
А снега все идут на проселки и пожни,
Засыпают подворья, погосты, кресты…
Я с террасы тот веер возьму осторожно
И тихонько уйду, пока тени густы.
А наутро служанка с ног сбилась, наверно.
Проводивши гостей от своей госпожи,
Обыскалась пропажу. Но в terra inferno
Все следы пропадают у дальней межи.
Канут тени во тьму, осторожно ступая.
Между прошлым и явью непрочны мосты.
Ветхий шелк. И на нем, как сквозь снег, проступает
Еле видный узор – красной сливы цветы.
* * *
Я когда-нибудь просто устану.
Не взойдёт на кострище трава.
На колени пред Родиной встану –
Не избыть, не зажить эту рану.
Помолюся на храм Покрова.
И уйду по России за теми,
Что оплакать уже не возьмусь.
Их в своей же Отчизне отпели
Волчьи глотки колымских метелей.
Тем богата Великая Русь.
Мы для Родины - зэки. Не боле.
И вся жизнь – только пайка в горсти.
Но высоты твои, Капитолий,
Не сравню я с возвышенной долей –
В этом вечном этапе брести.
И когда моё имя простое
Странновато на чуждых губах
В многоустом взлетит упокое -
Отзовётся ль хоть эхом над тою,
Той землёю, где кану я в прах.
Или здесь, как ведётся доныне,
Будет храм и безгласен и пуст.
Лишь в предзимней предутренней стыни
Поминальной свечою сквозь иней
Вспыхнет ржавый шиповника куст.
* * *
Усни, моя печаль, в преддверии рассвета,
Оставивши дневную маяту.
Как яблоко в себя вмещает лето,
Так и рассвет вмещает темноту.
Так тишина есть предрешенность слова
Так спорит Дух с обыденностью, вплоть
До полного забвения. И снова
Творец из глины возрождает плоть.
И все итоги, в общем, изначальны.
И остаются после всех стихий
Мария, утоли моя печали
И тихий свет, срифмованный в стихи.
* * *
Я хочу очутиться
в забытом судьбой уголке,
На окраине мира,
что не был еще сотворен,
Чтоб бродила душа,
позабывши себя, налегке,
По остывшей золе
отпылавших навеки времен.
Я хочу в никуда,
где еще ни конца, ни начала,
Где безмолвье и голос
еще изначально – одно,
Где бессонная полночь
ничью колыбель не качала,
И никто не пригубил
заката хмельное вино.
Где еще ничего –
ни тебя, ни извечного круга
Одиноко бредущих,
самим себе снящихся снов…
Только ливень осенний,
по стеклам секущий упруго
И на круги своя
возвращается жизнь моя вновь.
Потому что – куда и зачем,
за какие пределы,
Если и за последней,
незримой чертой бытия,
Из себя самое – даже если бы
я не хотела,
Возродит этот мир
неуемная жажда моя…